Детство смотрится в оконце

30.04.2011

Детство смотрится в оконце

К 85-летию нашего земляка, Народного поэта России Егора Исаева

ОКОНЧАНИЕ. Начало – в №№ 53-54, 55, 56, 59, 63

«Сыграй, Ёра, в разлив!»

Был ещё один страшный случай с Егором во время учебы в Песковатке. И тоже в зимнюю пору, и тоже по причине неприезда колхозных саней.

«Когда пешком отправлялся домой, в Аносово, - вспоминает Егор Александрович, - то на дворе стояла тихая предвечерняя благодать. Но не прошагал и полпути, как внезапно, ни оттуда, ни отсюда, налетел буран, снег стеной встал на пути, и ни зги не видно. Я оторопел, не зная, куда и податься. Но всё равно как-то брёл. И со всего размаху лбом ткнулся в телеграфный столб. От боли аж взвизгнул. А в ответ – равномерное гудение проводов.

И тут я сообразил, что идти мне надо от столба к столбу, так я наверняка выйду на жильё. И вскоре заметил маячивший впереди желток. То был свет в оконце. А вскоре увидел и мужика в кальсонах, который вышел из избы по нужде.

«Дядя, дядя…» - окликнул я его, не в силах больше сделать и шага. Он оглянулся, подбежал, сгрёб меня в охапку и потащил в избу».

- Смотрика-сь, чай, сынишка учителя Ляксандра Андреича заблудился, - с удивлением, рассмотрев при свете лампы Егорку, сказал хозяин жене. – Давай денатурат, разотру мальчонку, а то, не ровен час, совсем околеет.

Стянул с Егора одежонку, бросил его на лавку и стал растирать денатуратом все места.

- Эх ты, неслух, - приговаривал он, - кто ж в такую стужу путь держит? Счас бы снять ремень, да по одному месту пройтись… Хорошо хоть жив…

Растёр Егорку, бросил тулуп на печку и скомандовал: «Лезай-ка, грейси! Да больше не геройствуй».

Печка – родное место.

Печка греет, печка кормит.

Зарывшись в овечий полушубок, да ещё с боков согреваемый не остывшими с вечера кирпичами, хорошо грезить о всякой чудесной невидали.

Вот тётка Маруська рассказывала про домового, которого она называла Хозяин. Будто бы легла она спать на печку и только прикорнула, слышится ей голос:

«Корми кур два раза на день –

Будут куры несться и скотина весться».

«И тут бородатый домовой с пол-аршина ростом слез по полушубку, как кирпичом по печке провёл. И сразу же под печь спрятался. А иной домовой заберётся на потолок и оттуда мочится, - говаривала тётка Маруська. – Или ещё история вышла. Ляжала одна хворая бабка на печки, потом, кряхтя и постанывая, поднялась и от неча делать взяла желудевые шляпки и одела их на лапки кошке. Ходит кошка по полу, стучит. А бабка невестку кличет, говорит: «Настька, слышишь, чёрт по избе ходит. Дверь отвори, выпусти». Вот такие истории случаются».

Прямо сказка в жизни.

После же этого случая, когда Егор чуть было не обморозился, больше он не рисковал отправляться домой затемно и по морозу. Как отрезало.

Исаев не любит, когда у него допытываются, когда он написал первые стихи и как они рождаются?

- Да не знаю я, - в сердцах обычно отвечает. – Как родился, так и стихи со мной вместе появились. И писать их стал с тех пор, как начал осознавать мир вокруг себя. Только писал их не на бумаге, а в душе. Они жили и живут сами по себе, как цветы, как облака, как степь… И в душе рождается особое чувство неба, особое чувство дерева, необъятных наших российских далей. И молодость не может не зависеть от другой молодости. Приходит сокровенное чувство, а вместе с ним и желание это чувство излить, высказать, передать другому. Вот вам и стихи!

Сам Егор Исаев тридцать лет назад о сути своей литературной работы так написал: «А писательство – это тоже своего рода извоз: дорога к слову, в слове и дальше слова – к читателю. Дорога от жизни в жизнь. А раз так, то тут, значит, тоже гляди да гляди. В корень слова гляди: что везёшь и зачем? И в даль слова гляди: откуда везёшь и куда? И при этом не впадай в край – ни в тот, ни в другой. А главное, не переторопи себя тщеславием, не издёргай мелочной выгодой свой же талант, не пережги его чрезмерным ударением с высоты своего нетерпеливого «я».

Однажды я услышал фразу от Исаева: «Эпос, он в поле лежит». Сотворён, значит, народом, по большей части крестьянского рода-племени.

В девятый класс он пришёл в Коршевскую десятилетку. С Митькой Рехиным они сидели за одной партой. Это потом, в войну, он станет офицером, лётчиком, а пока – самолучший кореш. Выдумщик, сочинитель, открытый душой, в общем, романтик. Он ведь потом и стихи стал писать, и внештатным корреспондентом в «Коммуне» сотрудничал.

Егор и Дмитрий вступили в ту переходную пору от отрочества к юности.

У Егора появилась гитара. Откуда она взялась, кто подарил или смастерил, – он до сих пор так и не знает. Вообще, в Коршеве чуть ли не в каждой избе водились балалайки – мужики сами научились их ладить. Вот и дядька Егора, Алексей Андреевич, сам себе балалайку смастерил и наяривал на ней, как только появлялась свободная минутка. Стали и гитары делать, может, от этого ремесла впоследствии в Боброве и появилась фабрика музыкальных инструментов.

Так вот, у кого – гармошка, у кого – балалайка, а у Егора Исаева – гитара.

Вскоре пошла по селу частушка:

Сыграй, Ёра, в разлив, в разлив:
Моё сердце – в разрыв, в разрыв.

А сердечко-то ёкало при виде Егора не только у коршевских девчат! Стал и самолучший друг Митя Рехин замечать, что исподволь, вроде бы как ненароком, поглядывает Егор на Тоню Рубцову. В девятом классе это случилось, когда их глаза встретились. И задержались взгляды друг на друге. И не больше.

Первая любовь, она неизъяснимая и нематериальная. У Егора душа ликовала, когда он просто видел Тоню.

Через много-много лет, в поэме «Даль памяти», он отдаст должное своей первой любви такими словами:

Ах, Тонька, Тонька!
Вся она, как речка.
Попить – пей,
А переплыть – ни-ни…

А в Коршеве продолжали распевать частушки про Егора. Томка Крашенинникова, конопатая и бойкая, приплясывая, выводила:

Сыграй, Ёра, на гитаре,
Пропоют глазёнки кари!

- А сами-то частушки сочиняли? – спрашиваю Исаева.

- Это стихи сочиняют, - отвечает он с некоторым неудовольствием.– Частушки же случаются, они приходят.

Гвардии младший сержант Егор Исаев.

А в его молодой жизни случилась ещё одна любовь. Но наступила война и разлучила их – Егора и Марусю Гуськову, деревенскую сироту. До сих пор Исаев не может себе простить, что за всё военные годы не написал Марусе ни одной весточки. А она так ждала…

«Как бы я всё хотел вернуть назад, - говорит Исаев с такой неизбывной грустью и тоской, - всех их, моих друзей и земляков, увидеть их живыми и радостными. А ты всё о стихах, да о стихах… Не всё поэзия, что в словах. Есть ещё особое, едва уловимое эхо судьбы. Случившегося и предстоящего».

В судьбе Егора Исаева предстояла война.

Виктор Силин

Источник: «Коммуна», № 64 (25692),30.04.11г.