Детство смотрится в оконце

29.04.2011

К 85-летию нашего земляка, Народного поэта России Егора Исаева

ПРОДОЛЖЕНИЕ. Начало в №№ 53-54, 55, 56, 59

Волк в степи…

В названии этой обувки чудилось что-то из запчастей на трактор – поршни. Но слово старое, появившееся на свет задолго до того, как по полям стали колесить гусеничные и колёсные «стальные кони». Вот и у Михаила Александровича Шолохова, самого почитаемого Егором Исаевым писателя, нахожу: «Сосед Тимошка Котеняткин, простоватый казак с разинутым ртом, весь в заплатах, начиная с облезшей тёплой шапки и кончая поршнями, пренебрежительно вздёрнул пушистой бородой».

В Коршеве мужики не носили поршни. Или сапоги яловые, или на худой конец лапти. В поршнях – только бабы. Обувку эту делали из куска сыромятной кожи, сгибали корытцем и зашивали на заднике дратвой. И всё это стягивалось шнурком у самой щиколотки.

Мать свои поршни на привычном месте не нашла. Под стол заглянула, за печь – нету. «Негодники, - про себя в сердцах подумала, - небось, Егорка или Мишка нацепили и на реку убёгли». Пришлось, как запасной вариант, надевать старые опорки из старых мужниных сапог с отрезанными по щиколотку голенищами.

Из сундука Фёкла Ефимовна достала холсты, прикидывала: «Вот эти, что потоньше, надобно пустить на наволочки, на утирки на каждый день, на утирки к празднику, скатёрочку хоть одну белую подшить, а то как-то грешно за голый стол садиться; неплохо б было и дежничок заменить, а то поставишь в дежу тесто на хлеб, а накрыть нечем. Вот этот холст, что погрубее и потолще, пущу на портки ребятам. На них и не напасёшься – не успеешь сшить новые, а глядь, уже все они в дырках, пообносились».

Навалив холсты на тележку, отправилась Фёкла Ефимовна на реку.

Битюг виден издали. А вот и водяная мельница. Через узкий шлюз бурным потоком вода обрушивалась на мельничные жернова. Взбаламученный поток падал на лопасти колеса, и оно беспрестанно натужно вращалось, образуя пенистые буруны. Это место коршевский люд прозвал скрыней.

Братья Исаевы вместе с ребятнёй бултыхались в речке. Уже посинели, зуб на зуб не попадает.

- Егор, - сказал Мишка, - а пошли до скрыни - смотри, как там вода ерепенится…

Егорка ещё не успел ничего ответить, как увидел мать с возком, на который и были взвалены холсты.

- Вон маманя, щас нам достанется на орехи…

Мать их заметила издали и на подходе к речке замахала рукой и закричала:

- Ну-кась, вон из воды… ах, паршивцы!

Ребята тут же, как пробки от шампанского, повыскакивали на берег и опрометью – в сторону от матери, а то, не ровен час, одними подзатыльниками не обойдётся.

- А поршни где мои? – не сдавалась маманя. - Кто из вас их надел?

Егорка и Мишка молчали, шаг за шагом отступая подальше.

- Вона они, под кустом, - наконец сказал Егорка. – Целёхонькие…

- Ладно, - уже примирительно промолвила мать, - берите тележку с холстами и пошли их белить. А то без штанов на зиму останетесь.

Ребята осторожно, с оглядкой – вдруг милость на гнев сменится – взяли возок и покатили его под горку, в то место, где и народу не было, и берег покатый.

Егор любил белить холсты. Тащишь по воде, раскатываешь рулоны ткани, мочишь их, купаешь, трёшь, как собственные щёки, пытаясь отмыть дневную летнюю грязь. А потом вытаскиваешь их, раскладываешь на лугу; пока холсты сохнут, можно и самому поозоровать.

Но тут - окрик мамани:

- Хватит баловаться, холстинки уже высохли, давайте их купайте…

И снова белить холст в волнах Битюга. И так – несколько раз. Вода и солнце в конце концов делают своё дело: мануфактура из жёлтой становится белой и гладкой.

Иногда, пока на траве сушились их будущие портки, Егор с Мишкой бегали вниз по течению от плотины до того самого места, которое прозвали лесоповалом. Здесь летом спускали по реке брёвна.

Мужики, стоявшие в ряд, баграми цепляли лес, вытаскивали его на берег, грузили на платформу, которую дрезина, безбожно лязгая, по узкоколейке тащила на железнодорожную станцию.

Но так далеко от дома сыновья учителя Александра Андреевича Исаева по своему малолетству не забредали.

Отучившись в начальных классах у своего отца Александра Андреевича Исаева, в пятый Егора отдали за семь километров от Аносова, в Песковатку – там была семилетка. Председатель колхоза выделял осенью подводу, а зимой - сани, и ребятишек возили на занятия. Но однажды сани не пришли.

Что будешь делать? Егор – отчаянный; поразмыслив, он решил: «Пойду-ка я пешком до дому». И тут же выбежал из школы на накатанный санный путь.

Уже смеркалось. Зимний день студён и короток, что твой воробьиный нос. «А-а-а, - думал про себя Егорка, – если бежать, то не замёрзну. И папанька говорил: «Когда прыгаешь и бегаешь, холод от тебя сам собой отстаёт». Ободрённый такой мыслью, Егор и пустился вприпрыжку в путь.

Холщёвая котомка с книжками, перекинутая через плечо, в такт разудало подпрыгивала вместе с мальчонкой и легонько похлопывала по боку. Уже от этого было весело и хорошо.

С лёгкого бега пришлось перейти на быстрый шаг – заметно подустал, а вскоре и шаг пришлось замедлить.

И тут он только начал замечать звуки и образы ночной зимней степи. Снег под ногами, слежавшийся от мороза, то и дело хрустел: хруп-хруп, хруп-хруп, словно сахар, который кололи щипцами на маленькие кусочки к чаю.

Егор Исаев в объятиях земляков. Фото Елены Лесных

Луна взошла. Круглый шар осветил, словно трехлинейная керосиновая лампа, всю округу. Егор приостановился и, как зачарованный, стал всматриваться в холодное небесное светило. Луна была такая полная и осязаемая – ему даже виделись какие-то синеватые прожилки на её поверхности - что захотелось обнять светило, прижаться к нему щекой.

За спину начал пробираться настырный мороз, ноги, скрюченные в обувке, задеревенели. «Ничего, - успокаивал себя Егорка, - потерплю, тут осталось всего-то ничего…»

ночной зимней тишине малейший звук проносится со скоростью ружейной пули. И вдруг из темноты, чуть ли не в руки, прыгнул на Егора заяц. От неожиданности и толчка мальчонка вскрикнул и оттолкнул от себя зайчишку; а тот, ошалевший от страха, кинулся в сторону.

Егор остановился. Постоял, переводя дух, и тут в каких-то полста метрах он заметил две неподвижные точки глаз, которые пристально смотрели на него.

«Волк, - молнией мелькнула в голове страшная мысль, - точно – волк, отец ещё говорил, что повадился хищник на колхозную овцеферму и беспрестанно таскает овец. А тут, почуяв зайца, хотел загнать и серого…» Какое-то время они стояли в полусотне метров, не видя друг друга, а только угадывая и чуя присутствие каждого: сын человеческий и зверь.

Егорка уже не чувствовал ни рук, ни ног, ни заледеневшей спины; боялся не то, что ступить ногой, а даже шелохнуться.

Сколько это продолжалось, он не знал.

И вдруг до слуха донёсся лай собак. Сначала еле слышный, потом всё отчётливей и яростней. То из деревни бежали в их сторону собаки.

Волк, почуяв неладное, рванул в степь. В лунном сиянии какое-то время очертания его тела ещё маячили, а потом словно растворились, исчезли, улетучились.

Виктор Силин

(Окончание следует)

Источник: «Коммуна», № 63 (25691), 29.04.11г.