Андрей Платонов как русский полюс

О том, что в столичном издательстве «Молодая гвардия» вышла первая биография нашего выдающегося земляка, «Коммуна» уже сообщала. В Никитинской библиотеке с воронежцами встретился её автор – писатель Алексей Варламов. Вот выдержки из его разговора с читателями.

– Это не первая написанная мной биография. Мои персонажи Михаил Булгаков, Михаил Пришвин, Алексей Толстой, Александр Грин входили в литературу в ситуации Серебряного века и выстраивали очень сложные отношения с большевистской властью. А у Платонова не было резкого перехода из Серебряного века к революционной эпохе. Та огромная энергия, которая скопилась в России в начале прошлого века, нашла выход в нынешнем моём герое. Русский путь в наибольшей своей глубине и трагизме отразился именно в его судьбе и творчестве, об этом я и пытался писать.

Каких-то «законченных ответов» моя книга не даёт. Она – скорее приглашение к разговору о писателе, попытка дать свою версию извивов его судьбы, мотивов его произведений.

Я много перечитывал Платонова, когда писал эту вещь. На мой взгляд, одним из ключевых для него понятий было понятие Энергии. Как человек изначально очень преданный революции, он, конечно, по-своему понимал идеи строительства коммунизма. Для него революция была переворотом космического значения. Он высказывал совершенно безумные утопические идеи, связанные с преобразованием человеческой природы, расселением людей по Вселенной, мощным и быстрым техническим прорывом, который должен настать…

У Ивана Бунина в «Окаянных днях» есть очень саркастическое описание мужиков, которые сидят в Одессе и говорят между собой, что скоро в Петербурге построят стеклянные дворцы, и народ там будет жить. Для Бунина это пример глупости и наивности простого необразованного народа, «окаянства», которое после революции выплеснулось.

А Платонов – другой русский полюс. Эти два писателя для меня очень важны именно как разные пути русского потока в двадцатом веке. В 1921 году Бунин пишет в дневнике с отвращением, что Россия надоела своими всхлипами, воплями про голод. Какова же реакция на голод Андрея Платонова? Он фактически пытается уйти из литературы в мелиорацию.

У Пришвина есть образ – история как чан кипящий. Пришвин считал, что дело писателя – не броситься туда, а стоять на краю и смотреть, что в чану происходит. А у Платонова и выбора не было, он в этом чану вырос. У раннего Платонова была невероятная каша в голове, гремучая смесь противоположных идей и проектов. Договаривался до идей кошмарных – призывал к физическому уничтожению буржуазии: это потом отразится в сцене чевенгурских казней.

Но характерно, что человек, яростно требовавший смерти других, после этого ушёл на работу в ЧК, только не в ту, где «расстреливали несчастных по темницам», а в Чрезвычайную комиссию по борьбе с засухой.

Причём сам занялся практическим делом, а своего героя Сашу Дванова туда не пустил.

Дванов уходит в Чевенгур и погибает. Писатель подарил персонажу судьбу, противоположную своей, дал ему возможность прожить то, что самому не довелось.

Очень важно, что Платонов начинал в нескольких ипостасях: как поэт, прозаик, публицист. Иногда лирика, публицистика и проза вступают в некое противоречие, в спор между собой. У него не было единой концепции, чёткой линии, скорее он находился в постоянном поиске, высокотемпературном брожении. Видно: статьи из него выплёскивались, а не вымучивались, он не по заданию их писал, не для денег.

Понятно, что среда, воронежское окружение очень сильно заряжали его. В этом смысле у Платонова была счастливая молодость. Безумно трудная, нищая, но это было его писательское счастье, что он через такое в юности прошёл.

Молодой Платонов не просто грезил утопическими проектами, он искал для них техническое обоснование, думал, где эту энергию взять. Отсюда - такое внимание к телесной стороне жизни, к теме пола. Здесь он, с одной стороны, продолжает идеи Серебряного века, очень близкого ему Василия Розанова, а с другой – с ними полемизирует. Молодой Платонов резко отрицательно относился к любви, к теме пола. Об этом свидетельствует и его воронежская публицистика.

Откуда взять энергию для построения социализма? Надо брать энергию низа, преодолевая телесную любовь, сексуальность главного врага пролетариата! А дальше в его жизнь ворвалась молодая и красивая, знающая себе цену девушка - Мария Александровна Кашинцева, которая стала его женой. Хотя поженились они только в 1944-м: до этого она не хотела, и Платонов очень страдал.

Иногда сравнивают Платонова и Булгакова с их сложным положением в советском обществе. Однако Булгаков воевал с литературными врагами, а дома имел прочный тыл - его жена Елена Сергеевна сделала многое для спокойствия мужа, у Платонова же «война» шла на два фронта.

Но из-за того, что судьба испытывала его буквально в каждой точке жизненного пути, он и создал те вещи, которыми мы сегодня зачитываемся. Или ещё будем зачитываться.

Ещё один вопрос, меня волновавший: Платонов - «белый» или «красный»? Он за кого?

В двадцатые он имел репутацию красного, в тридцатые скорее воспринимался на Родине как скрытый враг, что его оскорбляло: он-то себя не считал оппозиционным по отношению к Советской власти ни когда писал «Котлован», ни когда писал «Чевенгур». Если и разочаровался в советской системе, то уже в последние годы жизни. В полной мере Платонова первым узнал Запад – там сначала были опубликованы его основные сочинения, к нам вернувшиеся в эпоху перестройки. Тогда Платонов воспринимался как тайный оппозиционер, критик строя.

Так ли это на самом деле? Мне очень важно было разобраться, соотнося произведения с фактами судьбы. Каково было его отношение к строю, который восторжествовал в стране? Почему его не принимала власть? Этого писателя как никого другого последовательно травили. Однако он продолжал существовать в литературе, печатался в ведущих толстых журналах, выступал как критик.

Говорить, что он совсем вычеркнут, было бы несправедливо.

Ещё одна важная тема – «Сталин и Платонов». Когда мы говорим о Булгакове или Пришвине – всё более или менее понятно. У Платонова было более сложное, более личное отношение. Здесь как с вариантами «красный или белый», «за или против революции». Платонов всё время меняется, всё время ускользает. Любая биография – попытка запеленговать её персонажа. С Платоновым это крайне трудно.

Важная особенность его характера – он намеренно уходил от литературной жизни. Не был «литературным человеком», не любил советских писателей, за редкими исключениями. Даже в начале, в Воронеже у него происходили конфликты – например, после публикации рассказа «Чульдик и Епишка».

Но с продвижением в советской литературе отторжение от неё, его конфликтность сказывались всё острее. Воронежский исследователь Олег Григорьевич Ласунский правильно говорил сегодня: Платонов знал себе цену. Хотя к слову «гениальность» относился с иронией. Думаю, цену ему знали и многие современники. Знали - и не очень понимали, что с таким человеком делать. И это усиливало его обособленность в литературной среде...

Иногда его представляют тихим интеллигентным человеком, деликатным, немножко похожим на школьного Чехова. Но по доступным сейчас источникам вырисовывается другой Платонов: колючий, несдержанный на язык, часто грубый.

Это тоже бывало источником его бед. Свой колючий и независимый характер он сохранил фактически до последних дней своей жизни. Не случайно его героиня Москва Честнова - такая хулиганка. Не скажу, что он про себя писал, но ему был близок такой характер - человека непокорного, взрывного, бунтующего, готового совершить шокирующий поступок.

Мне кажется, Платонову наше время не очень понравилось бы. Если бы ему сказали, что революция, ради которой умирали его любимые герои, что жертвы, которые перенёс народ, - всё кончится торжеством рубля или доллара, думаю, он испытал бы разочарование. Даже если другого и быть не могло - Платонов верил в более счастливое будущее прошедшей столько испытаний России.

…Почему я стал писать биографии? В какой-то момент почувствовал, что мне всё более интересна отечественная история – и, в частности, что случилось с моей страной в двадцатом веке. Попытаться понять, как это было, мне кажется, легче именно через писательские судьбы, через их сложность и неоднозначность.

На эти вопросы не найти простые «телевизионные» ответы. Следя за извивами судьбы того или иного писателя, можно как-то приблизиться к истине, понять русский путь во всей его трагической раздвоенности. Через схему учебника нашу историю не поймёшь. Зато можно через литературу.

Записал Виталий ЧЕРНИКОВ

Источник: «Коммуна», №38 (25666), 18.03.11г.